В пьесе Горького «На дне» один из героев так говорит о другом: «Старик живет из себя… он на всё смотрит своими глазами». Таким был Лев Толстой. Его отличала поразительная духовная самостоятельность: он ничего не принимал на веру, ни в чем не соглашался с авторитетами — всё всегда понимал, писал и говорил по-своему, «из себя».
Это не значит, конечно, что для него не было предшественников: известно, например, его увлечение идеями Ж.-Ж. Руссо — сам Толстой говорил, что он прочитал все 15 томов сочинений швейцарского мыслителя, включая «Музыкальный словарь», а портрет Руссо носил на груди, словно образок. Возможно отсюда, от Руссо идет толстовский интерес к природе, ребёнку как к воплощению естественного; антитеза естественного и неестественного — важнейшая для Толстого.
Но с его бесстрашным сокрушением авторитетов — вспомним хотя бы его отношение к Шекспиру и Наполеону — едва ли может сравниться что-нибудь подобное.
Это не было игрой или позой. Л.Н. Толстому свойственно четкое различение временного (сиюминутного, модного, чем живет минута) и вечного; его и в жизни и в творчестве сопровождал постоянный интерес именно к вечному — к тому, что важно для любого человека всегда (Бог, смерть, любовь, семья, природа, искусство); писателя всегда отличало умение задавать главные вопросы (эти вопросы могли казаться и казались детскими — но они-то и были самыми главными).
С этим связано различение уровней бытия — поверхностного (отсюда, например, скептическое отношение Толстого к современной ему журналистике) и глубинного; от сиюминутного к вечному и важному идут и герои Толстого.
При этом писатель никогда не уходил от современности, никогда не замыкался в башне из слоновой кости. Процитирую замечательную статью Б.М. Эйхенбаума «Творческие стимулы Л. Толстого»: «Он как будто не допускает мысли, чтобы что-нибудь важное прошло без его участия или вмешательства. Когда идет Крымская война, он едет в Севастополь и пишет военные рассказы. Когда начинается спор об “отцах и детях”, он пишет повесть “Два гусара”. Когда возникает полемика о “чистом искусстве”, он пишет повесть “Альберт”. Когда поднимается вопрос о женской эмансипации, он пишет роман “Семейное счастие”. Когда все начинают говорить о “народе”, он бросает литературу, становится сельским учителем и пишет памфлет под заглавием “Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?”. Откуда возник этот вопрос? Кто ставил его, и какое он имел отношение к вопросу о народном образовании? Он возник из столкновения Толстого с “Современником” и с современностью. И так до конца: и “Война и мир”, и начатый роман о Петре I, и “Анна Каренина”, и “Исповедь”, и народные рассказы, и “Воскресение” — всё это было вмешательством Толстого в дела и события его эпохи, всё это было результатом сложной исторической тактики и стратегии».
Толстому (как и его героям) в высшей степени был свойствен самоанализ; с этим, наверное, связана тяга к ведению дневника, отсюда, наверное, требовательность к себе – например, склонность выставлять себе оценки за поведение. Отсюда и толстовский взгляд на человека: человек текуч и неисчерпаем. «Да я и сам не знаю себя, понятия не имею. Во всю длинную жизнь свою только изредка, изредка кое-что из меня виднелось мне», — записал в Дневнике семидесятилетний старик (22 октября 1899 г.).
Вся жизнь писателя и его любимых героев — это движение, путь, поиск истины; сама истина — только кажущаяся, ибо вскоре наступит разочарование в ней и необходимость поиска иной, более важной. «Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость», — это из письма к двоюродной тетке Алексчандрине Толстой (18—20 октября 1857 г.).
Важнейшие понятия толстовского мира — гармония и дисгармония, мир и война. Как никто, Толстой умеет изображать момент непосредственной, рационально не объяснимой причастности человека миру — вспомните ощущения Николая Ростова после проигрыша, когда он слышит пение Наташи, или состояние Пьера после объяснения с той же Наташей Ростовой в конце второго тома «Войны и мира».
Мир Толстого многообразен и един. Как соединить своё отдельное «я» и весь мир? «Сопрягать нужно», — слышит Пьер Безухов в Можайске, когда спит на постоялом дворе. Поиски этого сопряжения — то есть гармонического единства с миром — это поиски автора — и они становятся поисками его любимых героев: князя Андрея и Пьера, Константина Лёвина и Нехлюдова.
Толстого отличал особый писательский облик; он — военный, помещик, учитель крестьянских детей — никогда не помещался в европейское понятие художника, артиста, литератора, живущего своими писаниями.
Толстой стал основателем особой религии. 5 марта 1855 г. подпоручик Толстой записывает в Дневнике: «Разговор о божественном и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества: религии Христа, но очищенной от веры и таинственности; религии практической, не обещающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле». Пройдет 25 лет, и появятся «Исповедь», переложение Евангелий, «В чем моя вера?» и другие религиозные сочинения Толстого. Можно сказать, что поиск писателя не закончился с его смертью — весь мир до сих пор читает Толстого и думает о нем.
